Быть рядом

Та ночь выдалась очень холодной. Мороз прихватил живые изгороди и выбелил траву в полях, так что казалось, будто выпал снег. Но ночь была ясной, спокойной, на небе светились звезды и была почти полная луна.

Домик стоял на краю большого поля. От двери тропинка тянулась через поле к мосткам, а потом шла через другое поле до ворот, которые вели к дороге милях в трех от деревни. Других домов не было видно. Местность вокруг была открытой и ровной, и многие поля из-за войны превратились в пашни.

Домик заливало лунным светом. Свет проникал в открытое окно спальни, где спала женщина. Она лежала на спине, лицом кверху, ее длинные волосы были рассыпаны по подушке, и, хотя она спала, по ее лицу нельзя было сказать, что женщина отдыхает. Когда-то она была красивой, теперь же лоб ее был прорезан тонкими морщинами, а кожа на скулах натянулась. Но губы у нее были еще нежными, и она не сжимала их во сне.

Спальня была небольшой, с низким потолком, из мебели были туалетный столик и кресло. Одежда женщины лежала на спинке кресла; она положила ее туда, когда ложилась спать. Ее черные туфли стояли рядом с креслом. На туалетном столике лежали расческа, письмо и большая фотография молодого человека в форме с «крыльями» на левой стороне кителя. На фотографии он улыбался. Такие снимки приятно посылать матери. Фото было вставлено в тонкую черную деревянную рамку. Луна светила в открытое окно, а женщина продолжала спать беспокойным сном. Слышно было лишь ее мягкое размеренное дыхание и шорох постельного белья, когда она ворочалась во сне, других звуков не было.

И вдруг где-то вдалеке послышался глубокий ровный гул, который все нарастал и нарастал, становился все громче и громче, пока, казалось, все небо не наполнилось оглушительным шумом. И он все усиливался и усиливался.

Женщина слышала этот шум с самого начала, еще когда он не приблизился. Она ждала его во сне, прислушивалась и боялась упустить момент, когда он возникнет. Услышав его, она открыла глаза и какое-то время лежала неподвижно и вслушивалась. Потом приподнялась, сбросила одеяло и встала с кровати. Подойдя к окну и положив обе руки на подоконник, она стала смотреть в небо; ее длинные волосы рассыпались по плечам, по тонкой хлопчатой ночной рубашке. Она долго стояла на холоде, высовываясь в окно, и прислушивалась к шуму. Однако, осмотрев все небо, она смогла увидеть только яркую луну и звезды.

– Да хранит тебя Господь, — громко произнесла она. — Храни его, о Господи.

Потом повернулась и быстро подошла к кровати. Взяв одеяло, укутала им свои плечи, как шалью. Всунув босые ноги в черные туфли, она подошла к креслу, придвинула его к окну и уселась.

Шум и гул не прекращались. Ей казалось, что это к югу направляется огромная процессия бомбардировщиков. Женщина сидела закутавшись в одеяло и долго смотрела через окно в небо.

Потом все кончилось. Снова наступила ночная тишина. Мороз плотно окутал поля и живые изгороди, и казалось, будто все вокруг затаило дыхание. По небу прошла армия. Вдоль пути ее следования люди слышали шум. Они знали, что он означает. Они знали, что скоро, прежде чем они уснут, начнется сражение. Мужчины, пившие пиво в пабах, умолкли, чтобы лучше слышать. Люди в домах прикрутили радио и вышли в свои сады и, стоя там, смотрели в небо. Солдаты, спорившие в палатках, перестали кричать, а мужчины и женщины, возвращавшиеся домой с фабрик, остановились посреди дороги, прислушиваясь к шуму.

Всегда так бывает. Когда бомбардировщики ночью летят через страну на юг, люди, услышав их, странным образом умолкают. Для тех женщин, чьи мужчины летят в этих самолетах, наступает нелегкое время.

И вот они улетели, и женщина откинулась в кресле и закрыла глаза. Но она не спала. Лицо у нее было белым, и кожа крепко натянута на скулах, а вокруг глаз собрались морщины. Губы приоткрыты, и кажется, будто она прислушивается к чьему-то разговору. Когда он возвращался после работы в поле, то подходил к окну и почти вот таким же голосом окликал ее. Вот он говорит, что проголодался, и спрашивает, что у них на ужин. А потом он всегда обнимал ее за плечи и спрашивал, чем она занималась целый день. Она приносила ужин, он садился и начинал есть и всегда спрашивал: «А ты почему не поешь?» — и она никогда не знала, что отвечать, и говорила только, что не голодна. Она сидела и смотрела на него и наливала ему чай, а потом брала его тарелку и шла на кухню за добавкой.

Нелегко иметь только одного ребенка. Такая пустота, когда его нет, да еще это постоянное предчувствие беды. В глубине души она знала, что жить стоит только ради этого, что если что-то и случится, то и ты сама умрешь. Какой потом толк в том, чтобы подметать пол, мыть посуду и прибираться в доме. Надо ли разжигать печь или кормить куриц? Жить будет незачем.

Сидя у открытого окна, она ощущала не холод, а лишь полное одиночество и огромный страх. Страх все усиливался, так что она не могла найти себе места. Она поднялась с кресла, снова выглянула в окно и стала глядеть в небо. Ночь более не казалась ей спокойной; ночь была холодной, светлой и бесконечно опасной. Она не видела ни поля, ни изгороди, ни морозной пленки, которая лежала на всем вокруг; она видела лишь небо и видела опасность, которая скрывалась в его глубинах.

Она медленно повернулась и снова опустилась в кресло. Страх переполнял ее. Она должна увидеть сына, быть с ним, и увидеть его она должна сейчас же, потому что завтра будет поздно; ни о чем другом она не могла и думать. Она откинула голову на спинку кресла и, когда закрыла глаза, увидела самолет; она отчетливо увидела его в лунном свете. Он двигался в ночи, как большая черная птица. Она была рядом с ним и видела, как нос машины рвется вперед точно птица вытягивает шею в стремительном полете. Она увидела разметку на крыльях и на фюзеляже. Она знала, что он там, внутри, и дважды окликнула его, но ответа не последовало. Тогда страх и желание увидеть его разгорелись с новой силой. Она больше не могла сдерживать себя и понеслась сквозь ночь и летела до тех пор, пока не оказалась рядом с ним, так близко, что могла дотронуться до него, стоило лишь протянуть руку.

Он сидел в кабине, глядя на приборную доску, в перчатках; на нем был мешковатый комбинезон, в котором он казался вдвое больше и совсем неуклюжим. Он сосредоточенно смотрел прямо перед собой на приборы и ни о чем другом не думал, кроме как об управлении самолетом.

Она еще раз окликнула его, и на этот раз он услышал. Он оглянулся и, увидев ее, улыбнулся, вытянул руку и коснулся ее плеча, и ее тотчас покинули страх, одиночество и тоска. Она была счастлива.

Она долго стояла рядом с ним и смотрела, как он управляет машиной. Он то и дело оборачивался и улыбался ей, а раз что-то сказал, но она не расслышала из-за шума двигателей. Неожиданно он указал на что-то впереди, и она увидела сквозь стекло кабины, как по небу рыщут прожекторы. Их было несколько сотен; длинные белые пальцы лениво ощупывали небо, покачиваясь то в одну, то в другую сторону и работая в унисон, так что иногда несколько из них сходились вместе и встречались в одной точке, а потом расходились и снова где-нибудь встречались, беспрестанно разыскивая в ночи бомбардировщики, которые направлялись к цели.

За лучами прожекторов она увидела зенитный огонь. Он поднимался из города плотным многоцветным занавесом, и от взрывов снарядов в небе в кабине бомбардировщика становилось светло.

Теперь он смотрел прямо перед собой, весь уйдя в управление самолетом. Он пробирался сквозь лучи прожекторов, держа курс прямо на эту завесу зенитного огня. Она смотрела на него и ждала, не осмеливаясь ни шелохнуться, ни заговорить, чтобы не отвлечь его от задачи.

Она поняла, что в них попали, когда увидела языки пламени, вырывающиеся из ближайшего двигателя слева. Она смотрела через боковое стекло, как пламя, сдуваемое ветром, лижет поверхность крыла. Она видела, как пламя охватило все крыло и стало плясать по черной обшивке, пока не подобралось к самой кабине. Сначала ей не было страшно. Она видела, что он держится очень спокойно, постоянно посматривает в сторону, следит за пламенем и ведет машину, а раз он быстро обернулся и улыбнулся ей. И она поняла, что опасности нет. Она видела лучи прожекторов, разрывы зенитных и следы трассирующих снарядов, и небо было и не небом вовсе, а небольшим ограниченным пространством, в котором сновали лучи прожекторов и разрывались снаряды, и казалось, что преодолеть это пространство невозможно.

Пламя на левом крыле разгорелось ярче. Оно распространилось по всей поверхности крыла. Оно наполнилось жизнью и активизировалось, но еще не насытилось; пламя отклонилось от ветра, который раздувал его, поддерживал, не оставляя шансов на затухание.

Потом раздался взрыв. Вспыхнуло что-то ослепительно-белое, и послышался глухой звук, будто кто-то ударил по надутому бумажному пакету. Тотчас все стихло, и опять появилось пламя, а потом повалил густой беловато-серый дым. Пламя охватило дверь и обе стороны кабины, а дым был такой густой, что было трудно смотреть и почти невозможно дышать. Ею овладел панический страх, потому что он по-прежнему сидел за приборной доской, пытаясь рулями удержать самолет от болтанки; вдруг налетел поток холодного воздуха, и ей показалось, будто перед ней торопливо замелькали чьи-то фигуры, выбрасываясь из горящего самолета.

Теперь все превратилось в сплошное пламя. Сквозь дым она видела, что он по-прежнему борется с рулем, пока экипаж покидает машину. Одной рукой он прикрыл лицо — такая была жара. Она бросилась к нему, схватила его за плечи и стала трясти, крича: «Прыгай, быстрее, да быстрее же!»

И тут она увидела, что его голова безжизненно упала на грудь. Он потерял сознание. Обезумев, она попыталась поднять его с сиденья и подтащить к двери, но он обмяк и сделался слишком тяжелым. Дым наполнил ее легкие, у нее запершило в горле, появилась тошнота, и стало трудно дышать. Она впала в истерику, борясь со смертью и со всем на свете. Ей удалось подхватить его под мышки и чуть подтащить к двери. Но дальше ничего не получалось. Его ноги застряли в педалях, и она ничем не могла ему помочь. Она знала, что все напрасно, что из-за дыма и огня нет никакой надежды, да и времени не было. И неожиданно силы покинули ее. Она повалилась на него и заплакала так, как никогда не плакала.

Потом самолет вошел в штопор и стремительно понесся вниз. Ее отбросило в огонь, и последнее, что она помнила, — это желтый цвет пламени и запах горения.

Ее глаза были закрыты, а голова лежала на подголовнике кресла. Она ухватилась руками за край одеяла, словно хотела закутаться поплотнее. Ее волосы разметались по плечам.

Луна висела низко в небе. Мороз еще крепче схватил поля и живую изгородь. Не было слышно ни звука. Но потом откуда-то далеко с юга донесся глубокий ровный гул, который нарастал и делался громче, пока все небо не переполнилось шумом и пением двигателей тех, кто возвращался.

Однако женщина, сидевшая перед окном, так и не пошевелилась. Она была мертва.

Источник >>>

О либерализме в Церкви

Есть много различных сообществ в современном мире. Люди хотят общаться, разобщенность делает их несчастными. И вот, они находят друг друга и начинают общаться, при этом их целью является свое личное эгоистическое счастье. И как только человек начинает чувствовать себя несчастным в таком сообществе: кто-то требует что-то, призывает к каким-то нормам, и так далее, — он с обидой разрывает связи и покидает сообщество.

Многие люди приходят в церковь именно с такими мотивами. Им хочется личного счастья, умиротворенности, решения своих проблем, при этом они знать ничего не хотят о каких-то нормах, тем более требованиях, даже если это требования здравого смысла или законы мироздания. Разговоры на эту тему их обижают и делают несчастными: «Да кто он такой, что так со мной разговаривает!?», — все это по-своему справедливо для подобных сообществ, но то, что справедливо для них, не подходит для Церкви.

Церковь – это не просто социальное сообщество, нас объединяет не наша взаимная привязанность, не привязанность друг ко другу, а наша привязанность к Иисусу Христу, Всевышнему Богу. Это Его сообщество и Он объединяет людей для Своих целей. Он создал Вселенную по Своим законам и создает Церковь по тем же законам. И чтобы быть частью Церкви, нам приходится этим законам подчиняться, нравится нам это или нет.

Кстати, личное счастье не противоречит законам мироздания, и даже наоборот, но … ведь церкви открыто, что личное счастье невозможно иначе, как в соответствии с законами Царства Бога.

В Церкви есть разные служители, их роли в Церкви определяет Сам Бог, наделяя людей определенными дарами для служения. В Библии есть много примеров, когда служители применяли свою власть радикальным образом. Например, случай с Ананией и его женой. С либеральной точки зрения, они не сделали ничего дурного. Можно было бы сказать: «Ну, Петр, ты тут занимаешься своими делами, у тебя свои мысли, а у этой семьи свои взгляды, у них свои резоны, они так привыкли жить, ты должен их понять, поставить себя на их место, не суди их строго, собери совет, пообщайся с ними, зачем устраивать травлю на людей. Мне иногда кажется, что у тебя просто бывает плохое настроение, поэтому ты срываешься на окружающих». Но Петр говорит не то, что слышит от людей, а то, что слышит в духе: «Тебя сейчас вынесут», — и человек падает мертвый. Если бы такое случилось сегодня в одной из церквей, такого служителя точно сгноили бы в тюрьме!

Но посмотрите на церковь, потеряла ли она мир, о котором сегодня так пекутся либерально настроенные христиане? Да, церковь, и все люди вокруг были в ужасе!!!, они трепетали от того, что случилось. Но ни у кого не повернулся язык, чтобы написать заявление о выходе их церкви. Были ли методы Петра до конца оправданными? Бог дает служителем Помазание, а у Помазания самого по себе нет совести, совесть Помазания служителя – это совесть самого служителя. Пусть это будет на его совести. Но, хотя Церковь и служители никогда не были идеальными: между ними вспыхивали ссоры, как у Павла и Варнавы; они при всех и прямо обличали друг друга, как Павел обличал Петра, — все же потом, через время они опять находили общий язык и продолжали трудиться вместе. Что их объединяло? ЭТО ИНТЕРЕСЫ ЦАРСТВА НЕБЕСНОГО, которым они были преданы до конца жизни. И ради интересов Царства Божьего, они корректировали свое поведение, жертвовали своими интересами.

Если мы преданы Богу, то ничто не может нас поссорить, ничто. Но если церковь для кого-то это социальный клуб, то повод для ссоры всегда найдется. Были же и такие, кто оставлял служителей и служение, как печально известный Димас, о котором упоминает Павел.

Поэтому, если вы ставите свой личный мир превыше всего, знайте, вам не удастся его сохранить, пока вы находитесь в Церкви. Церковь всегда на передовой, Церковь ведет духовную брань каждую секунду. В Церковь нельзя играть, она либо Церковь, либо нет! Поэтому нам необходимо последовательно выступать против либерализации отношений в церкви, чтобы сохранить истинный, установленный Богом мир в Его собрании.

О чем напоминает нам праздник Жатва

В Августе, сентябре наши поместные церкви празднуют замечательный, торжественный и радостный праздник «Жатва». Церкви рады гостям и поэтому стараются так согласовать дату проведения праздника, чтобы она по возможности не совпадала с другими поместными церквями. Дома молитвы, внутренние помещения и даже дворы украшаются плодами, которые произвела земля: фрукты, овощи, чего здесь только нет! Разнообразие форм, красок, размеров. Молодежь с любовью жертвует иногда целый день накануне, чтобы украсить Дом молитвы к празднику. Этот год, слава Богу, выдался урожайным. Несмотря на необычную для нашего региона погоду, Господь благословил нас. И мы благодарны Богу за Его милость.

Традиция праздновать этот праздник имеет глубокие библейские основания. Во Второзаконии мы читаем: «Отделяй десятину от всего произведения семян твоих, которое приходит с поля твоего каждогодно, и ешь перед Господом, Богом твоим на том месте, которое изберет Он, чтобы пребывать имени Его там, десятину хлеба твоего, вина твоего и елея твоего и первенцев крупного скота твоего и мелкого скота твоего, дабы ты научился бояться Господа, Бога Твоего во все дни» (Втор.14:22,23). Сегодня так сложилось, что, в основном, члены наших церквей не занимаются трудом на земле, так как являются городскими жителями, но все равно, мы отделяли наши десятины, которые накоплены в церковной сокровищнице. Настал день и мы поступили так, как сказано в Библии: «…покупай на серебро сие всего, чего пожелает душа твоя … и ешь там пред Господом, Богом твоим, и веселись ты и семейство твое» (Втор.14:26). В малых церквях, где община собирается на «Жатву» за столами, этот праздник выглядит особенно по — Библейски. Там перед нашим Отцом, мы — дети Его  вместе с нашими семействами ели и веселились и в этом году. Мы верим, что Тот, Кто не пожалел Своего Сына ради нашего спасения, объемлющий нас своей ни с чем не сравнимой любовью, также радуется, разделяя с нами эти прекрасные общения.

Не искушенная в вопросах веры душа может возразить: «Позвольте, какой же в этом смысл? Накопили и сами все съели! Как же таким образом можно научиться бояться Бога?» Это очень поверхностный взгляд.

Во-первых, отделить десятину и принять решение, что она уже больше не принадлежит нам — это уже непростое решение. Обычно людям денег всегда не хватает, есть сотни способов, как их можно потратить. Казалось бы, десять процентов — это не так уж и много. Однако, для многих отделение десятины дается очень непросто. Кто пробовал — знает. Кто не пробовал, тот может попробовать, чтобы убедиться. Отделение десятины — это настоящая школа подчинения Божьей воле. В ней есть своя теория и практика. Почти все знают эту теорию но не выдерживают практики.  Тот, кто боится Бога, старается тщательно соблюдать теорию на практике.

Во-вторых, заметим, что не на каждом месте можно есть «жатвенную» трапезу десятин, а только на том месте, которое изберет Он. Если мы исполняем волю Бога в этом вопросе, то тем самым мы подтверждаем, что места проведения наших собраний — это не просто стены, покрытые кровлей, а Дома Божии, которые по слову Его нарекаются Домами Молитвы. Мы отделяем их для Бога, освящаем их, мы строим их на пожертвованные для Господа деньги. И это угодно Ему. Наш Отец радуется этому. Когда мы собираемся за столами в радостном общении в Доме Молитвы, это учит нас благоговейному отношению к месту, где мы находимся. Это учит нас контролировать свое поведение в Доме Божьем не только во время праздника «Жатва», но во все остальное время. Как мы выглядим, что делаем, что говорим, как говорим и так далее.

В-третьих, Слово Божие учит нас, что трудящиеся в его доме, как это сейчас называют освобожденные служители, те от которых церковь обычно желает видеть максимальную отдачу в их труде, достойны того, чтобы церковь заботилась об их пропитании и о пропитании их семей. И конкретно для этого также должна использоваться десятина. «Принесите все десятины в дом хранилища, чтобы в доме Моем была пища …» читаем мы в книге пророка Малахии (Мал. 3:10). Позвольте, для кого предназначена эта пища? Один ответ мы уже знаем: для проведения совместных трапез десятин, праздников за накрытыми столами для народа Божия. Это правильно, но еще, и это очень важно, в церкви должна быть пища для пропитания тех, кого церковь избрала, чтобы трудиться в ней. «И левита, который в жилищах твоих, не оставь…»,- продолжается мысль о десятине в книге Второзаконие (Втор. 14:27). Более трети десятины должна направляться именно на со-держание тех, кто трудится при Доме Божием и на нужды благотворительности.

В-четвертых. Теперь поговорим о благотворительности. Бог не хочет видеть нас эгоистами, которые думают только о себе. Боль этого мира не должна быть для нас чуждой. Конечно это не значит, что мы всеми силами должны стремиться вникать в социальные и другие проблемы общества, стараясь сами изменить окружающий нас мир. Нет, мы должны проповедовать Евангелие, это оно силой воздействия Святого Духа изменяет человеческие жизни. Но горе и нужды конкретных людей, которые обращаются к нам за помощью, открываются нам Богом для того, чтобы мы учились поступать в мире сем как Он поступал, любя всех людей, жертвуя Собой ради их спасения. Еще раз вернемся к словам, записанным пророком Малахией о том, что в Доме Божьем должна быть пища, или мы понимаем, конечно, что это могут быть и деньги, чтобы можно было купить пищу, медикаменты, или одежду для не-имущего и так далее.

Обобщая «В-третьих» и «В-четвертых» приведем еще один отрывок из Священного Писания: «По прошествии же трех лет отделяй все десятины произведений твоих в тот год и клади сие в жилищах твоих; И пусть придет левит, ибо ему нет части и удела с тобою, и пришелец, и сирота, и вдова, которые находятся в жилищах твоих, и пусть едят и насыщаются, дабы благословил тебя Господь, Бог твой, во всяком деле рук твоих, которое ты будешь делать» (Втор. 14:29). Из этих слов мы видим, что объектами благотворительности могут являться не только самые близкие нам люди, но и чужаки, пришельцы. Вспомним притчу о милосердном Самарянине. Кто ближний твой? Только ли член твоей поместной церкви? Или чужой, пришелец, пришедший в Дом Молитвы, постучавшийся в дверь твоего дома?

В-пятых, в приведенном выше отрывке Священного Писания (Втор. 14:29), просматривается еще одна мысль, отчетливо показывающая, что практика отделения десятины, является школой, где Бог учит нас послушанию «… дабы ты научился бояться Господа, Бога твоего во все дни» (Втор. 14:23). Одна треть десятины может быть израсходована по нашему усмотрению, не в Доме Божием, а для славы Его в вашем доме, для дел милосердия. Это свобода! Но и соблазн. В 26 главе книги Второзаконие Бог учит свой народ совершать благодарственное поклонение за все что получено из щедрой Его руки. Здесь и благодарность за то, что Бог сделал из некогда не народа народ, ведь мы теперь народ избранный, Божий, здесь и благодарность за освобождения от рабства. Это было египетское рабство для народа Израиля, а для нас — это освобождение от рабства греха, и за то чем Бог питает нас ныне, за хлеб насущный, за дары земные, за мир и покой. И вот во время этой кульминации поклонения Бог учит произносить каждого в молитве такие слова: «… я отобрал от дома моего святыню (десятину прим. редакции) и отдал ее левиту, пришельцу, сироте и вдове, по всем повелениям Твоим, которые ты заповедал мне; я не преступил заповедей Твоих и не забыл; я не ел от нее в печали моей … я повиновался гласу Господа, Бога моего, исполнил все, что Ты заповедал мне; призри от святого жилища Твоего, с небес и благослови…» (Втор. 26:13,14). У кого хватит мужества, не исполнив волю Бога, сказать ему, что исполнил, и еще просить благословения у Него?

Разумеется, что мы живем во время Благодати, Господа нашего Иисуса Христа, когда мы оправдываемся не благодаря нашим поступкам, а благодаря жертве Сына Божьего за нас. Разумеется закон являлся для людей только «детоводителем ко Христу» и мы свободны от закона. Но живы, слова сказанные Богом, через пророка Малахию относительно десятины: «Принесите все десятины в дом хранилища, чтобы в доме Моем была пища, и хотя бы в этом испытайте Меня, говорит Господь Саваоф: не открою ли Я для вас отверстий небесных и не изолью ли на вас благословения до избытка?» (Мал.3:10) Хотите благословений — дерзайте. Принесите свои десятины в Дом Божий. Если у вас есть такое дерзновение, распределите часть десятины самостоятельно, но сначала удостоверьтесь, что служители церкви, трудящиеся день и ночь имеют все потребное для жизни. Не бойтесь, что у них будет избыток, за это Господь воздаст вам, хуже если будет недостаток. Сначала удостоверьтесь, что в церкви достаточно средств, чтобы помогать нуждающимся, вдовам и сиротам. И если вы стараетесь исполнять волю Бога на практике — ждите благословений от Него.

Другой образ открывающийся нам в празднике «Жатва» — это образ Царства Божия, как его открывает для нас Иисус: «Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю» (Мк. 4:26) Когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва» (Мк. 4:29). Семена Евангелия брошены на землю и теперь мы ожидаем жатвы, которая есть ни что иное, как «кончина века» (Мф. 13:39). Мы далее публику материалы, которые на наш взгляд хорошо иллюстрируют грядущую жатву мира, которой не удастся избежать никому. Что ожидает тебя наш дорогой друг. Ляжешь ли ты добрым зерном в житницы, приготовленные на этот день Богом, или твое место в огненной печи вечного проклятия. Сегодня день благоприятный для решения. Завтра может быть поздно, ибо день жатвы придет. Аминь.

Впервые опубликовано в газете Жатва Союза Церквей ЕХБ Узбекистана. Август-Октябрь ’98 №10